Утонувший великан - Страница 31

Я смотрел на лицо под углом снизу, и в нем уже не было ни утонченности, ни безмятежности, перекошенный рот и задранный вверх подбородок, державшийся на гигантских канатах сухожилий, напоминали вскрытое чрево корабля. Впервые я понял, сколь мучительной была последняя агония великана, ему было больно, хотя он и не знал, что мышцы и ткани его тела уже вступили в период своего распада. От щемящего одиночества лицо погибшего, этого затонувшего корабля на пустынном берегу, куда почти не долетает рокот волн, превратилось в маску полнейшего бессилия и беспомощности.

Я шагнул вперед, и нога моя провалилась во впадину, ткань в этом месте оказалась мягкой, и через отверстие между ребрами вырвалась струя зловонного газа. Липкое зловонное облако зависло над моей головой, я отступил и вернулся к морю, чтобы отдышаться. И тут, к своему удивлению, увидел, что кисть левой руки великана ампутирована.

Ошеломленный, я смотрел на чернеющий обрубок, а одинокий юнец, что качался на своем насесте, внимательно глядел на меня, и было в его взгляде что‑то кровожадное.

Это было лишь первое из серии хищений. Следующие два дня я провел в библиотеке, желание ехать на берег почему‑то пропало, я чувствовал, что стал свидетелем начала конца этого грандиозного чуда. Когда я в следующий раз прошел через дюны и ступил на гальку, великан находился всего метрах в двадцати, и эта близость к морским камешкам свела на нет все признаки волшебства, когда‑то витавшие над далеким, омываемым волнами торсом. Несмотря на исполинские размеры великана, синяки и грязь, покрывавшие его тело, как бы уменьшали его до человеческих масштабов, и то, что он такой немыслимо большой, делало его еще более уязвимым.

Правой кисти и правой ступни не было, их волоком втащили на склон и вывезли. Расспросив собравшихся у волнореза — их было немного, — я выяснил, что тут успели поработать компания по производству удобрений и поставщики корма для скота.

Оставшаяся ступня великана торчала торчком, к большому пальцу прикрепили буксирный трос, видимо чтобы назавтра сразу приступить к делу. Рабочие, человек двадцать, разворошили береговую гальку, в местах, где волокли отрезанные кисти рук и ступню, тянулся глубокий след. Темная зловонная жидкость, что текла с обрубков, вымазала песок и белые конусы ракушек. С берега я заметил, что на посеревшей коже великана вырезаны какие‑то шутливые девизы, свастики, значки, будто негласное разрешение изувечить этого недвижного колосса повлекло за собой поток дотоле сдерживаемой ярости и злобы. Мочку уха кто‑то проткнул деревянным копьем, в центре груди успел догореть небольшой костер, и кожа вокруг почернела. Мелкие хлопья сажи все еще носились на ветру.

Над трупом висел тяжелый и удушливый запах, безошибочный признак разложения, и он разогнал‑таки подростков. Я вернулся на берег и взобрался на лебедку. Распухшие щеки великана превратили его глаза в щелочки, растянули губы, и получился монументальный зевок. Прямой греческий нос был изуродован, истоптан и вмят во вздувшееся лицо несметным множеством пяток.

Наведавшись к морю на следующий день, я обнаружил почти с облегчением, что великана обезглавили.

Минуло еще несколько недель, прежде чем я попал на побережье снова, и к тому времени сходство великана с человеком, столь явственное ранее, совсем исчезло. При ближайшем рассмотрении грудная клетка и живот несомненно походили на человеческие, но по мере того как отсекались конечности, сначала до колен и локтей, потом до плеч и бедер, тело великана стало напоминать тушу обезглавленного кита или китовой акулы. Труп совершенно утратил человеческие черты, и интерес обывателей иссяк, побережье опустело, если не считать пожилого безработного да сторожа, сидевшего у домика подрядчика.

Вокруг останков великана были воздвигнуты просторные деревянные леса, с десяток лестниц раскачивалось на ветру, а в песке вокруг валялись мотки веревок, длинные ножи с металлическими ручками и крюки‑кошки, галька маслянисто блестела от крови, попадались куски костей и кожи.

Я кивнул сторожу, угрюмо поглядевшему на меня поверх жаровни, в которой тлели уголья. Все кругом пропиталось едким запахом из огромного чана с ворванью, которая кипела на медленном огне позади домика.

Обе бедренные кости удалили с помощью небольшого крана, завернули в грубую ткань, бывшую некогда набедренной повязкой великана, гнезда суставов зияли, как распахнутые двери амбаров. Исчезли и предплечья, ключицы и половые органы. По остаткам кожи на груди и животе шла разметка — проведенные дегтем параллельные полосы, — первые пять или шесть участков уже были отделены от диафрагмы и обнажали гигантскую арку грудной клетки.

С неба на берег спикировала стая чаек, они с яростными криками принялись что‑то клевать на побуревшем песке.

Через несколько месяцев, когда об утонувшем великане все более или менее забыли, в городе начали появляться различные части его четвертованного тела. В основном это были кости, которые производители удобрений не сумели измельчить. Узнать их не составляло труда — по величине, огромным сухожилиям и хрящам суставов. Трудно сказать почему, но, освобожденные от телесной оболочки, части передавали суть его прежнего величия лучше, чем вздувшиеся и впоследствии ампутированные конечности. Взглянув через дорогу на здание фирмы крупнейших в городе оптовиков по продаже мяса, я узнал две огромные бедренные кости, обрамлявшие входные двери. Эти мегалитические колонны нависали над головами швейцаров словно в храме древних друидов, и мне вдруг увиделся великан, встающий на колени прямо перед этими голыми костями и семимильными шагами бегущий по улицам города: он возвращался к морю и на обратном пути собирал свои разбросанные части.